приглашение на процесс«Филолог – это еще не приговор», - говорит мне К., с грустью разглядывая три сумки с литературой на семестр. «В конце концов, я смогу преподавать», - убеждает она то ли себя, то ли меня в том, что ее жизнь не окончательно сошла с рельсов успеха, которые ведут к скромному двухэтажному домику в пригороде Минска и лошадке, жующей траву, скошенную на склонах Альп.
Но хорошо, К., может, не единичный случай крушения лодки романтических надежд в суровой буре жизненных трудностей, но не все же две тысячи пришли на филологический факультет исключительно потому, что проиграли титул и наследство в казино и теперь вынуждены исполнять гнусные требования умирающего дядюшки, чтобы оказаться в завещании. Кто эти люди, алчущие разгрызть тонкое тело филологии? Кто эти монстры, готовые учить по пять языков только для того, чтобы потом оказаться в общеобразовательной школе № 11 и смотреть с классом на уроках «Анну Каренину» с Джудом Лоу? Кто эти воины лингвистики, языкознания, эти титаны славянской диалектологии и истории славянского языка?
читать дальшеВозможно, это ваша лучшая подруга, которая отвечает категорическим отказом на предложение переночевать у вас, потому что у нее еще не дочитана книга. Возможно, это ваш знакомый, который сидит в кинотеатре и плюется: «Боже, как они переврали источник… Книга была лучше». Возможно, это ваша сестра, которая, только-только научившись читать, принялась за сказки народов мира.
Присмотритесь. Филологи. Они среди нас.
Люди, которые сознательно выбирают филологию как свою основную специальность, заслуживают как минимум памятника, потому что мало кто возвратился из этого дальнего путешествия к берегам лингвистической Аркадии. Начав однажды читать и понимать, о чем идет речь, ты уже не можешь остановиться. Когда ты узнаешь, что в книгах порой бывает заложен смысл, а иногда – по несколько смыслов, а иногда смысл в том, что смысла нет (спасибо спонсору этого примера, основателю театра абсурда Самюэлю Беккету), первое, что ты понимаешь, - вся твоя жизнь была ложью.
Наслаждение совсем не в теплом шампанском из горла, не в абрикосах из банки и даже не в горячем шоколаде с зефирками – наслаждение кроется в понимании текстов, их интерпретации и чувстве, насколько все взаимосвязано в этом мире.
Схожее ощущение дают наркотики, и неизвестно, что разрушает жизнь больше: героин или история зарубежной литературы 20 века.
Кроме того, что филология позволяет постичь мир под совершенно другим углом, чисто случайно, где-нибудь у выхода из факультета, она может предложить вам продать душу в обмен на несколько удивительных знаний из области теории литературы.
Я не понимаю, почему, выходя из дома, я не встречаю растяжек: «Филолог? Остановись, пока не поздно!». Или «А где были вы, когда ваш ребенок увлекся литературой?». Филология – это опасное мероприятие, и в нем есть ряд ужасающих медвежьих капканов, в которые попадаются юные трепещущие умы.
Искушение первое: сменить фамилию на «Розенталь»
читать дальшеФилологический диплом дает не только осознание, насколько тщетными были последние четыре года, но и прививает некоторый вкус в речи. Знакомство с такими словами как «орфоэпия», «лексикология» и «синтаксис» ни для кого не может быть бесследным, однако, многие рыцари сменили знамена и прекрасных дам, таких как Культура и Этика, променяв их на Цинизм и Бахвальство (и очень спорно, так ли прекрасны эти джентльмены, как предыдущие пассии). «Не д’оговор, а догов’ор. Не свит[е]р, а свит[э]р. И вообще, дорогая, убери руки прочь от моих французских булок и не подливай себе чаю» - настоящий филолог никогда не лезет в чужую речь, он достает черную тетрадь и скрупулезно записывает каждую ошибку, чтобы потом издать сборник «Социолекты России и Беларуси: расширенное издание».
Искушение второе: удариться в структурализм и постмодернизм.
читать дальшеНе один солдат был потерян на этом рубеже: вроде был приличным мальчиком, любил какао и английские завтраки, а однажды пришел домой, стал махать руками и выкрикивать незнакомые фамилии: «Деррида!», «Якобсон!», «Фуко! Матушка, ты читала Фуко?!». И больше никаких посиделок перед камином, выездов на пикники – нет, теперь наш мальчик сидит дома и читает труды французских мыслителей, шутящих сомнительные шутки. Сколько раз я слышал эти разрывающие душу диалоги:
- Тамарочка, дорогая, а чем занимается твой Денис?... – взгляд бедной матери устремляется к небу, и ее пересохшие губы с ожесточением выплевывают:
- Он деконструирует. Он ищет конструкты, милая.
Мне хотелось обнять всех этих несчастных женщин, чьи дети, смотря фильм, визжат избитыми собаками: «Мамочка, да ведь это отсылка к Фаулзу, который, в свою очередь, ссылается на Диккенса!.. Вот это поворот!». Обнять и помочь преодолеть им боль, возникающую, когда их нежно любимые дети переставали спать и организовывали форт из книг на кухнях, где они пили кофе и курили. «Мама, Павич – это наше все», - лицо ребенка приобретает оттенок голубых занавесок, символизирующих ностальгию по детству Автора, который давно мертв.
Искушение третье: помнить в лицо все мертвые души.
читать дальшеЕсли у кого-то в шкафах спрятаны скелеты, филологи бережно собирают в шкафах мертвецов. «Ты видел мой новый портрет Элюара? А мой бюстик Малларме? Ты оценил, что на кухне висит репродукция фотографии Рембо? А ты заметил, что в каждой комнате обстановка напоминает обстановку квартир одного из «Проклятых поэтов»?»
Друзья филологов мертвы; иногда – по несколько столетий. Иногда – по несколько тысяч лет. Я знал одного человека, который плакал над фотографией столбов Соломона и причитал: «Единственный человек, который мог бы меня понять. И тот – мертвый». Внутри грудной клетки каждого настоящего филолога не сердце, а библиотека с кружевными салфетками, потрескивающими бревнами в камине и людьми, которые умерли давным-давно.
Лично я ненавижу Париж исключительно потому, что на Пер-Лашез похоронен Уайлд. А я-то знаю: Уайлд жив. Вечно молод и вечно красив. Смерть – это выдумка тех, кто не знаком с литературой.
Искушение четвертое: сделать татуировку с любимыми цитатами.
читать дальшеОднажды мне показывали фотографии квартиры человека с шизофренией, и ее стены были исписаны какими-то странными изречениями, которые, впрочем, при более вдумчивом прочтении, оставляли зуд на коже, словно прося о том, чтобы ты быстрее набил себе одну из них. Чем больше ты читаешь, тем меньше тебе нравится. Но уж если ты влюбляешься в какую-то книгу, ты решаешь перенести ее в свою жизнь полностью.
«Варвара, это новые обои!» - кричит отец, но Варваре начхать: этот пассаж Лонгфелло был так хорош, что теперь должен красоваться на стене, на стекле автомобиля, на внутренней стороне бедра и, желательно, на надгробной плите.
Филологи переносят тексты в жизнь, живут текстами, разговаривают текстами – их надо беречь и охранять, чтобы, когда мы обнаружим, что бумага горит при 451 градусах по Фаренгейту, был кто-то, кто сможет объяснить нам прелесть американской литературы.
Искушение пятое: забыть о существовании реальной жизни.
читать дальшеХотя это, впрочем, может случиться с каждым.Берегите себя и своих филологов.
-
-
25.02.2014 в 21:14Особенно меня, как зарубежника, порадовало: неизвестно, что разрушает жизнь больше: героин или история зарубежной литературы 20 века.
-
-
25.02.2014 в 21:38